— ... и я летела, и это было так высоко... и так... великолепно, – с придыханием вещает Злата, не в силах даже слов подобрать, чтобы описать то, что она чувствовала давно когда-то. Она обмахивает лицо ладонью, улыбается так широко, что улыбки этой хватило бы на весь мир, а может даже и на всю Москву, а на глазах блестят слезы. Реально слезы. Она так счастлива, и все вокруг кажется таким прекрасным, что она не выдерживает. Не могущие облечься в слова эмоции каплями сползают по веснушчатым щекам. Ей так хорошо, вот прямо здесь и сейчас. Голова ее покоится на чьем-то до безумия удобном плече, а пальцы левой руки методично перебирают чьи-то еще невероятно тактильно-приятные пряди волос. Злату просто распирает от этого всего. Может быть потому, что жизнь ее течет так, как она мечтала всегда. Но скорее всего виною тому маленькие цветные таблетки, которые полчаса назад путешествовали с одного языка на другой. Они все семья здесь, кажется, и каждому хочется делиться друг с другом этим бесконечным всепоглощающим счастьем. Плевать, что две трети присутствующих здесь ей не знакомы даже, они все равно все связаны, как-то духовно, что ли. МДМА всегда были ее любимым развлечением.

Телефон с десятком пропущенных и парой десятков непрослушанных голосовых валяется в сумке, возможно не в Златиной, но ей так все равно. Ее целует кто-то, она целует кого-то. Сплетения тел, языков, запахов заставляют ее чувствовать себя невероятно живой. Какое дело ей до тех, кто пытается связаться с нею через бездушный гаджет, когда все тепло – оно здесь вот. Она возможно мечтала бы о Питере так, как мечтает добрая часть окружающих ее. С его невообразимой архитектурой, душевными коммуналками и трехметровыми потолками. С его дождем, влагой и ветрами, пронизывающими даже кости насквозь. С его безудержными тусовками, пьяными и веселыми лицами, отсутствием любых запретов в голове и не в голове. Мечтала бы, если бы не успела там пожить. Там, и много где еще. Ее впечатлений о разных местах хватило бы на несколько суток рассказов, но зачем оно все, если каждый раз она начинает с чистого листа. Новый город, новая история, новые люди, новое все. Неизменным остается лишь имя, ее имя, к которому она так прикипела. Злата думает, что оно у нее было всегда, она просто не знала раньше, как не знала раньше еще много всего о себе и об этом большом необъятном мире. Ее имя и Ваня, который всегда просто Ваня, и больше она его никаким помнить не желает. Он переходит с нею от страницы к странице, от главы к главе, но все, что было до, остается там. К тому же, если бы не он, где бы была она сейчас. Уж точно не здесь, не среди этих прекрасных людей. Где бы был он, если бы не она – это вообще отдельная тема. Он не любит ее обсуждать, Злата – любит.

С тех пор, как у нее появились ноги, она уходила от него сотни раз, и столько же возвращалась обратно, жалея. Ей нравится думать, что без нее он пропадет, ведь наверняка пропадет. Она его ангел-хранитель, и пусть крылья ее теперь эфемерны, этого достаточно для того, чтобы сберечь его. Для себя или для чего-то большего – это неважно. Важно, чтобы он просто был, и она об этом знала. Сейчас она знает, хоть и не думает о нем за последние сутки ни разу, и это дает ей силы побыть собой, побыть для себя, ведь слишком долго она была для него.

Злата проходит на кухню чьей-то большой квартиры, продираясь через завесу дыма. Наливает себе шампанского в кружку с чайными разводами, берет со стола яблоко – не молодильное, а пластиково-безвкусное из ближайшей Пятерочки, она их ненавидит, но ничего не может с собой поделать – обтирает его о юбку длиною по самое не балуй («Злат, а че вообще не без?» – закатил бы глаза сейчас Ваня), кусает. В эту минуту оно – самое вкусное в ее жизни. Все нервы, все струны ее души оголены на максимум. Ей не больно, ей безумно приятно. В тысячи раз сильнее ее ощущения, разве может быть такое на трезвую? Злата не любит быть трезвой. Допивает залпом, огрызок бросает в мусорное ведро, возвращается. Садится на чьи-то колени бесстыдно, потому что стыд – это социальный конструкт, а конструкты – единственное, что ей претит в социальности этой. Если бы у слова «социальный» в словаре была иллюстрация, ею точно стала бы Златина фотка.

Из чужих объятий ее грубо выдергивают сильные руки. Еще не обернувшись она чувствует на себе хмурый взгляд. Оборачивается таки, тянет губы в счастливой улыбке.

— Вааааань, а ты чего здесь? – не строит из себя дурочку, действительно не понимает, как он сюда затесался. Ему не нравится, как она растягивает слова, но она над собою не властна. Ни над языком своим, ни над действиями, ни над мыслями даже. Она полностью отдалась эйфории и возвращаться из этого состояния абсолютно не хочется. Руки ее обвивают его шею. Она как будто бы даже рада, наверное, видеть его. Она вообще всему сейчас рада. Жесткая ткань рубашки приятно царапает хожу, Злата вдыхает судорожно, прижимается к груди его на секунду, и делает шаг назад. Обухом по голове приходит понимание: он ее сейчас заберет.

— Не пойду никуда, – бурчит, забивается в угол дивана, обхватывая колени руками. Так по-детски. Детства у нее никогда не было, поэтому расхлебывать сейчас приходится обоим. Инфантильные, не способные стать друг для друга ни матерью, ни отцом.

[indent] Азула играет свою роль как по учебнику: смотрит пронзительным взглядом на того военачальника, которому дали слово, вежливо держит свои мнения о предложениях при себе, спрашивает разрешения у отца и брата перед критикой и не дергает ни единым мускулом в ответ на притворно-жалостливые выражения лиц.
[indent] Ей не надо уметь читать мысли, чтобы понять неширокий спектр эмоций этих стариков. Время Ее Высочества закончилось. Наследный принц занял свое законное место и теперь вторая дочь Хозяина может надеяться только на удачный брак. Какая досада для такой девушки, ведь она окончательно захватила Царство земли. Теперь ее ждет материнство и управление особняком, в котором поселят ее мужа, управителя вотчиной, министра, военачальника, далекого родственника, занявшего позицию при дворе другой страны.
[indent] От этого ей сводит скулы. Азула знает участь принцесс, но вместе с тем она знает свои таланты. Она носит при себе наточенные до болезненной остроты кинжалы, горит холодным белым огнем и режет словом сильнее, чем солдат любым оружием. В течение всей своей жизни она послушно выполняла приказы отца без каких-либо задержек, без причины на то, чтобы получить его неудовольствие. Она — сильный маг, хороший стратег, мастер манипуляций и знаток дворцовых игр. Такую не выбросят как кость первому попавшемуся политическому псу.
[indent] Но все-таки. Все-таки…
[indent] Эти взгляды скребут ее идеально отполированную броню, оставляя на ней следы от кошачьих когтей. Скребут ее кожу, на которой выступают мелкие капли крови. Заставляют зудеть пальцы от знакомого жара, что копится изнутри. Сводят мышцы лица маслом из сумок медиков, растертое перед тем, как сшит края глубокой раны.
[indent] Азулу хотят списать со счетов. Азуле собираются отказать в ее влиянии. Азулу готовятся задвинуть на второй план. И если она не хочет сжечь заживо на медленном огне каждого, кто строит такие планы, то она соврет в первую очередь самой себе.
[indent] В отличие от своего брата — его версии из далекого прошлого — она умеет держать себя в руках. Она играет свою роль по учебнику и выходит из зала совещаний спокойным шагом, словно ее пламя не рвется наружу. Азула не имеет права его выпустить, как и не имеет права на слабость, а потому лишь ждет того, когда настанет то самое время. Или когда она хотя бы доберется до своей спальни, чтобы изорвать черновики писем и приказов.
[indent] Азула не обращает внимания на торопящихся слух и ходящих в сборах придворных, пока не замечает знакомую фигуру у колонны. Зуко вышел из зала еще до нее, однако дойти до четырех безопасных — относительно — стен все равно не успел. Она хочет этому удивиться, но не находит в себе на это сил: пусть он и старший, но держать себя в руках, как полагается более взрослому, никогда не умел. Большой недостаток для будущего Хозяина Огня и большая помощь для тех, кто хочет использовать его в своих целях. Поэтому Азула не собирается жаловаться такому подарку.
[indent] - Переполняют эмоции от первого собрания? - спрашивает она. Ее тон выдает лишь часть той стали, которая обычно режет собеседников. Такой Азула бережет для Тай Ли, Мэй и тех, кого надо убедить в своей безобидности.
[indent] Теперь еще и для малыша Зузу. До чего же она докатилась?
[indent] - Не стоит их показывать здесь. Дворец небогат на тех, кто уважает чужую приватность. Идем. Ну же!
[indent] Их комнаты находятся в одном крыле. Отец решил, что его дети должны иметь близкие отношения. Отец ожидает, что каждый будет держать другого под контролем. Отец всего лишь чтит традиции, по которым дети королевских кровей всегда живут именно в этих комнатах, пока они не станут лордами и женами вельмож. Азула не думает о причинах: это никак не изменит ни их разрушенные связи, ни ее планы.
[indent] Она не оглядывается и не ждет реакции от Зуко. Он пойдет за ней хотя бы потому, что хочет знать ее коварный и жуткий замысел, которого не существует. У двери своих покоев Азула останавливается, открывая дверь и демонстративно отходя в сторону, чтобы пропустить драгоценного наследница внутрь и уже потом зайти самой. Хлопок за спиной в обставленной комнате звучит глухо.
[indent] - Садись, Зузу, не стой столбом. Я не кусаюсь, как ты уже успел убедиться. Даже напротив.
[indent] Она сама бесцеремонно падает на одно из кресел и перекидывает ногу на ногу. Пыльный сапог ложится на вышитую золотом ткань надутого пуфа.
[indent] - Ты хорошо проявил себя на собрании. Даже принес неплохие предложения. Отец будет доволен. Однако ты выглядишь так, словно хочешь сжечь весь дворец к чертям. В чем дело?

Альбедо не любил посещать бары: как и любые людные места, они быстро утомляли его, а если они ещё и были закрытыми, с накопленным густым запахом человеческих тел и глоток, витающим под крышей, то они автоматически сдвигались всё ниже и ниже по шкале его предпочтения. Более того, он мог употреблять алкоголь, но не мог опьянеть: его создательница пыталась создать не просто искусственную жизнь, но усовершенствованную. Ей было мало играть в богов, она хотела улучшить их работу — и ей это удалось.

Альбедо, проведя время в городе вина и песен, даже не жалел, что не может опьянеть. Алкоголь отуплял чувства и медленно, но верно убивал мозг. С первыми у него и так была проблема,а вторым он не был готов пожертвовать даже ради развития и поддержания таких хлопотных социальных связей. Он никогда не считал себя полноценной частью Мондштадта, и было бессмысленно надеяться, что он когда-то ей станет. До тех пор, пока Город Свободы давал ему всё необходимое, Альбедо отплачивал ему тем же и даже большим.

Тем не менее, сейчас алхимик смотрел на лицо человека напротив, опустив протянутую ладонь без какой-либо видимой и невидимой неловкости, и целую долгую секунду испытывал сожаление, что считал посещение баров глупой тратой драгоценного времени. Альбедо был внимательным и ничто не принимал, как должное. Он ставил под сомнение всё, чему не имел рационального объяснения: это был его главный принцип действий и жизни как учёного, алхимика, капитана следственной группы, наконец.

Он уже видел такую форму зрачка, относительно недавно и на женском лице, однако он ни с чем не перепутает её. Метка такой же формы украшала его шею, которой он рассеянно коснулся, прежде чем сдвинуть ладонь к подбородку, задумчиво обхватывая свой локоть другой рукой. Альбедо был уверен, что никто не заметил этого очевидного (для него) признака принадлежности к павшей безбожной нации: люди в Мондштадте были на удивление слепы, даже когда были трезвыми. Никто не задавал вопросов, никто не задерживался взглядом на неестественном зрачке капитана кавалерии или ярко-желтой звезде на шее главного алхимика.

Но Альбедо это дало некоторую надежду. Если Кэйя выжил и даже жил в Городе Свободы так спокойно, всю жизнь, если алхимик правильно помнил, значит, и его наставница могла выжить одна. Значит, у них ещё был шанс встретиться.

Всё это пронеслось в голове гомункула за то время, что хмельной капитан напротив приглашал его остаться. Альбедо чуть прищурился: ему будет очень интересно пообщаться с Кэйей, но позже. Капитан никуда не денется, и алхимик сможет получше подготовиться к разговору с ним. Сейчас неизвестный вор стоял выше на приоритетной лестнице, чем оказавшийся из Каэнри’ах коллега.

— Вот как? Что ж, рад за Вас, — всё так же спокойно и ровно произнёс гомункул, не улыбаясь более, но лишь потому, что он был задумчив. — Спасибо за щедрое приглашение, но, боюсь, мне придётся отказаться. Есть кое-что, что я ещё должен проверить. Не смею больше прерывать Ваш отдых, сэр Кэйя. Надеюсь, в следующий раз Вы позволите мне угостить Вас.

Альбедо всё же улыбнулся, и склонил вежливо голову, разворачиваясь и выходя из бара, направляясь к главным воротам и пересекая мост, но затем остановился. Осмотревшись, алхимик стянул перчатку, коснулся своего Глаза Бога и закрыл глаза, концентрируясь. Искать обычные улики было уже бесполезно: прошло слишком много времени. Следовательно, он обязан был попытаться найти хотя бы какие-то невидимые обычному человеку следы самозванца. Если на нём или на вещах, которые он нёс, были хотя бы отголоски элементальной энергии, Альбедо увидел бы их.

Элементальное зрение, доступное ему, по общему мнению, как и всякому аллогену, на деле было выведено матерью. Она не рассчитывала на то, что её творение будет иметь амбиции достаточно сильные, чтобы быть признанным богами, уничтожившими её родину и большинство «детей», поэтому наделила его талантом, который имела сама. Дарование ему таланта манипуляции Гео было злой иронией, но всё же только послужило усилению его зрения.

Алхимик открыл глаза, держа ладонь на неярко светящемся Глазе Бога, позволяя глазам секунду-другую привыкнуть к ярким и не очень цветам, которыми внезапно окрасилась ночь. Дендро от растений и остатков разрушенной телеги неподалёку, следы Анемо от шевелящего его волосы ветерка, догорающее Пиро — кто-то здесь сражался, и ещё сотни следов, мазков, точек и линий, оставленных живыми существами. Альбедо терпеливо осмотрел всё, что показалось ему хотя бы отдалённо интересным, покружил по местности, не отнимая руку от Глаза Бога, но в конце концов наткнулся лишь на то, что посчитал отголосками собственной искусственной энергии.

Крайдепринц разочарованно вздохнул, хмурясь и ненадолго закрывая глаза, возвращаясь после к обычному зрению, и наконец оглянулся. Бесплодные поиски привели его к развилке дороги за Спрингвейлом: прямо лежало ущелье, ведущее к винокурне, а к югу - обход, огибающий опасное место и поднимающийся так же к «Рассвету». Дальше дороги сливались и прерывались у озера рядом с виноградниками, откуда по побережью можно добраться до Ущелья Спящего Дракона и начать восхождение на Драконий Хребет. Слишком много территории. Даже если по невероятному совпадению обстоятельств и удачи самозванец ушёл на гору, найти его там ночью будет невозможно. Не говоря уже о том, что настолько очевидно подставляться алхимик пока не собирался.

Альбедо покачал головой, вздыхая, и поправил почти пустую сумку на плече. Нужно вернуться в Монд, принять душ, что-то поесть, переодеться в чистое, наконец. Вора он уже давно упустил и достаточно повеселил невольную компанию, бегая кругами, как курица без головы, сжимая Глаз на шее. Придется сказать Джин, чтобы достала ему копии поручений, соврать, что потерял их в бою с хиличурлами.

Но Бездна его побери, он не любил свидетелей своих ошибок.

— Вы заблудились, сэр Кэйя? — пассивно-саркастично заметил Альбедо, складывая руки на груди. Крио Глаз Бога был таким ослепляюще-белым пятном на картине, нарисованной гомункулу Элементальным зрением, что он должен был быть слепым, чтобы не заметить. Хотя обычным глазом каэнрийца было не заметно, и двигался он на удивление бесшумно, в этом ему не откажешь.

Как-то в детстве потерялась Марья в Тёмном лесу. Скакала босыми ногами по мягким моховым кочкам, бежала за сверкающей стрекозой с большими разноцветными крыльями и опомнилась только, когда ветви корявые зацепили подол её темно-синего сарафана. Наказывали ей тётки, чтобы лучше под ноги смотрела, чем ворон считала. Припоминали ей, как уже падала она в реку с небольшого пригорка и колени в кровь разбивала, пытаясь поймать воздушного змея. Но всё Марье было нипочем. Подумаешь, разбитые коленки да царапины на руках, когда волшебный мир такой яркий, манящий и добрый. Не было у неё до этого раза возможности поиграться с потусторонним. А Тёмный лес манил своими секретами и загадками. А загадки разгадывать Марья всегда любила. Вот и тогда ей пришлось обернуться назад и увидеть, как деревья по обе стороны обступили её тропинку и загородили собою путь домой. Призадумалась царевна и заметила, как на её маленькое девичье плечо присела та самая озорница-стрекоза. Завела проказница её в самую чащу недоброго леса. Как теперь дорогу домой сыскать и не быть съеденной серыми волками али ещё кем недобрым?
Присела Марья на пенёк и принялась думать-гадать, кто же ей смог бы помочь выбраться из Тёмного леса? Может, сам Лес и отпустит её, попроси она ласково? Поднялась она на ноги, поклонилась Лесу в пол так, что длинные растрёпанные косы опустились на залитую росой зелёную траву. Улыбнулась Марья и озвучила громко свою просьбу – домой вернуться, к Морскому царю. Не хотелось ей ветки ломать да биться с кем-то. Не умела ещё и доброй слишком была. Но Лес ей ничего не ответил. Как бы Марья ни просила его, как бы не уговаривала и не обещала кланяться всегда, когда видит его, не слушал он её. Забрал к себе Лес царевну и решил не отпускать. И только она собралась пробираться сквозь колючие ветви, как схватил её кто-то сзади и прижал к себе крепко, шепнув тихо на ушко: «Ох, глупые нынче царевны пошли! Всё в добро верят, а их косточки потом ходи собирай по всей чаще!» То Леший ей встретился, а перед глазами Аука запрыгал и рукой своей зеленой в живности всякой дорогу царевне указал: «Сыт Лес сегодня, царевна. Поиграть с тобой захотел. Потому и мы тебя так быстро нашли и домой, так уж и быть, проводим.»
На краю леса обернулась на них Марья, поклонилась в пол и хотела было поблагодарить обоих, но покачал головой косматой Леший и шёпотом промолвил: «Не играй, царевна, так больше. Не ходи никуда одна. Ни с кем в Тёмном лесу не заговаривай. Никто там тебе никогда не поможет просто так, а то и съедят, даже заметить не успеешь. Заруби себе это на носу! Темнота – враг твой!»

Темнота – враг мой.
Вот уже двадцать шесть лет она жила с ощущением, что вокруг неё не новый «технологичный» мир, а Тёмный лес: всё ветки свои корявые сводит и дорогу домой, до Вани, прячет. А недавно ей и вовсе показалось, что смирилась она наконец-то, что не встретит Ваню больше. Нет его, а был ли – никто ей и не ответит на этот вопрос. Водяной, услышав ночные размышления царевны, плескающейся в ванне, только привычно улыбнулся и молча закурил, не желая вступать в очередные словесные бои на тему, которая себя уже изжила. Жизнь в Тёмном лесу не так уж и плоха, если знать, с кем дружить, а кого стороной обходить. Леший и Аука были не совсем правы.

Оставив мужа в столице, царевна отправилась в Северную холодную. Пришла пора заняться любимым делом – контакты новые заводить. Привезла она с собой целые сундуки роскошных нарядов из тканей, каких и сейчас днём с огнём не сыщешь. Решила, что найдёт ещё одного купца-инвестора для открытия своих ресторанов в Санкт-Петербурге, а то в Москве их уже и так было достаточно. Хотелось ей чего-то нового, своего, без помощи Водяного. А он лишь рукой махнул и сказал, что через пару дней сам к ней явится, посмотреть, чего она там на своих приёмах отыскала. Заодно, может, и сам кого интересного встретит для будущих деяний.
Настроение у Марьи было прекрасное до самого отъезда. Но как только переступила она порог поезда, появилось предчувствие, что случится что-то важное через семь сотен километров отсюда. Страшно ей стало всего на один миг, а когда поезд тронулся, она погладила своё новое обручальное кольцо и вдруг захотела снять его. Но не стала. С ним куда спокойнее, чем без него.

Обычно дождливый город встретил её ярким солнцем в светло-голубом небе и длинной блестящей машиной черного цвета. Вкусными завтраками и улыбчивыми людьми, которые как будто всегда были счастливы. И с каждым часом становилось  Марье не по себе.
И как только решила она, что позволит себе выдохнуть и бояться больше нечего, встретила Ивана-царевича. Вот так легко, проходя по коридору одного из известных ресторанов и вовремя подняв глаза, она увидела своего Ивана, идущего прямиком на неё. Сердце в груди завыло умирающими волками, руки покрылись мурашками, словно в воду морскую нырнула, а ноги перестали слушаться, будто утопая в дремучем болоте. Он так безмятежно выглядел, смотря на неё. Так легко подошёл и произнёс какие-то совершенно несвойственные ему слова. Не назвал по имени, не обнял, не припал к ногам её прощения просить. Ничего не сделал, кроме как улыбнулся и отвесил обычный комплимент её «сказочной красоте». Не признал?.. Не признал.
Марья еле-еле руку отняла от себя и, аккуратно приподняв, махнула ему, чтобы прочь шёл с её пути. Бросив «С дороги, царевич», обошла его и направилась к выходу, позабыв про деловой ужин, людей, что ждали её, и про Тёмный лес, что тоже ожидал её снаружи ресторана.

Сутки прошли, как они увиделись. Не бежал он за ней на улицу, не пытался найти, а Марья сама не рвалась к нему, хотя столько лет ждала его каждое утро, чтобы обнять и приласкать своего могучего героя. Видать, случилось с ним что-то. Заколдовал кто? Кощей? Баба-Яга али кто другой поигрался? Может, сам так решил, что не нужна она ему боле? Или при переходе в этот злачный мирок всё поменялось само собой?.. Мучилась Марья разными вопросами, но одна мысль о том, что забыл он её одновременно резало сердце на две части и согревала, что, может, не найдёт их Кощей, а, значит, и жить им в Тёмном лесу спокойнее будет.
На следующий день собралась Марья уезжать из Северной. Отменила все встречи и дела, перенесла разговоры на звонки и уже сообщила Водяному, чтобы скорее встречали её на Ленинградском вокзале, но вдруг оповестили её об одном важном приёме, куда должен был приехать владелец здешней известной сети ресторанов. Захотелось пригласить его к себе в гости в Москву и обсудить важные вопросы «дома», только ей намекнули, что для подобного приглашения лучше бы для начала познакомиться вживую и перекинуться хотя бы парой «добрых слов». Слыша такое в «Темном лесу», Марья улыбалась пуще прежнего. И эти люди говорили ей про доброту – за сто лет переубивали миллионы ни в чем неповинных душ, а сами добрых слов ждали. Ладно, подумала Марья, что вряд ли на благотворительном вечере Ивана встретит. Отказалась она слушать сердце своё, клокочущее внутри, словно крылья той сверкающей стрекозы из леса. Билось сердце внутри быстрее обычного. Боялось её сердце, а Марья лишь качала головой, застегивая сбоку своё темно-синее длинное платье.

Шампанское лилось рекой. Красивые люди в красивых нарядах, яркие улыбки и звон бокалов сопровождались известными музыкальными композициями в классическом исполнении. Многие танцевали, был слышен чей-то радостный смех. Марья уже минуть двадцать беседовала про возможное крупное сотрудничество, всячески игнорируя беснующееся сердце. Она знала, что Иван-царевич был где-то рядом. И ей бы стремглав бежать отсюда, но чувствовала, что в этот раз хотелось ещё немного посмотреть на него. Лучше издалека, но если он снова осмелится подойти к ней, то Марья попробует поотгадывать, что же с ним случилось и давно ли он в этом мире жил без неё.

Гамбит находился в замешательстве, смотря на чистое небо, его глаза видели лишь бесконечную пустоту. То, что и отражалось в сердце креола, в его душе. Она была, безусловно, чёрной. После всего, что в своей жизни сделал вор, оценивать иначе он бы никогда не стал. Иные тоже не рискнули бы сказать ради чего жил этот мутант. Его душу никто никогда не пытался понимать, потому и определить точные мотивы его действий было сложно. Так ради чего жил le diablo blank? Денег, богатства и красивых женщин?  Быть может. Ради удовлетворения своего собственного эго? Не исключено. Постоянного азарта и приключений? Indubitablement! Но все это было бы бессмысленно, если бы не человек, заставляющий Реми трепетать при одном лишь виде. Улыбаться и становиться ужасно беззащитным перед её роскошной улыбкой. Oui, речь конечно же идёт о даме. Той, что поражала его лёгкое сердце, заставляя каджуна всё реже и реже заглядываться на других женщин. А вы понимаете, насколько это бывает сложно! ЛеБо всегда считал, что был создан для большего количества дам, чем одна только. Как же сейчас приходилось себя винить за подобные фразы и мысли. Вор не расстраивался в своём выборе дамы сердца, хотя сейчас и явно ненавидел себя.

Его глаза цепляются за проплывающие мимо облака, а лёгкие втягивают в себя сигаретный дым. Вишнёвый привкус ощущается на кончике языка, после чего дым проникает чуть глубже. Заполняет лёгкие и позволяет голове слегка закружиться, под его действием. Это расслабляет, но не даёт покоя. Только лишь возвращает в мгновение назад. Точнее в миг, казавшийся ему таковым.

Тогда многое изменилось. Больше встало на свои места, позволяя ему, перед самой пустотой, оценить имеющиеся у него ценности. Переоценка происходит лишь в тот миг, когда ты начинаешь говорить с главной женщиной в жизни любого человека. В тот день она пришла без какого-либо макияжа, одетая в самую простую одежду. Тёмный цвет её одежд вызывал больший холод, чем прикосновения пальцев к коже. Столь тонких, практически невесомых, но в то же время ощущаемых на коже. Рассекающих её, подобно скальпелю, обнажающим истинную натуру. Глубокие глаза, в которых ты видишь отражение своей жизни. Именно в них проносится всё, что ты делал, как поступал и чего действительно хотел. Все твои цели были сейчас ка на ладони. Слегка костлявой, покрытой какой-то бледной кожей. На ней, словно изображениями, дополнялась реальность. Линии на руке, постепенно оживали и дублировали твои. А пальчики её, плавно их перебирали. Вот она любовь, такая яркая и трагичная. Свадьба с Белладонной, разрыв. Множество мелких встреч и затем твёрдая и уверенная полоса с Анной Мари. Волнистая, словно бушующий океан, и столь сильная, как вся морская стихия. Она ударяется о её решение, что выступает волнорезом. Делит их на две части и указательным пальцем рвёт эту нить без каких-либо сожалений. Потом следует жизнь, с чередой ошибок, провалов, взлётов, верных  и не верных решений. Встреча с братством, сотрудничество, убийство Морлоков и вновь что-то прекрасное, связанное с той, предыдущей линии. Но и тут просто. Её ногти, острые словно скальпель, начинают давить на эту линию, пуская кровь и… Когда кажется, что тебе вновь дают шанс лишь улыбается.
Обворожительно, ведь это женщина, пусть и в возрасте, но находящая путь к абсолютно любому сердцу. Это работа, долг, который просто нужно выполнять и он понимает. Не злится, а отвечает своей же эмоцией, демонстрирующей принятие на лице. Её ладонь накрывает его руку, переплетая пальцы. Уверенной и сильной хваткой, начинает вести за собой. Без спроса, так надо, нужно. Всего-то необходимо помнить о том, что это не избежно. Каджун всегда ходил по этой тонкой грани жизни и смерти, зная очевидную вещь. Она придёт за ним, без спроса, сожаления и какого-то раскаяния, заберёт за собой и поведёт в вечный холод. Не будет долгого прощания, поцелуя напоследок. Лишь ободряющая улыбка, что отразится в его красных глазах.

Вот только, где-то на середине пути, её рука соскальзывает. Непонимание в глазах начинает пугать Гамбита. Он сам чувствует что-то иначе. Нет больше зябкости в руках, холодный ветер пропадает, а весь белый мир вокруг, вновь приобретает иные цвета. Тёплые, обрастает деталями и каким-то шумом. Детскими криками, разговорами и самыми, что ни на есть, горячими слезами. Этот солёный привкус ощущается и у него во рту, словно сам мутант только что ревел, подобно маленькому ребёнку. Глотал слёзы, смешивая их со слюной, пытаясь не показывать истинных эмоций. Смерть смотрит на свою тонкую руку, отодвигая рукав длинной чёрной кофты, замечая, как сама начинает медленно исчезать из этого мира, придуманного самим ЛеБо. Глубокие, тёмные глаза, закрываются, позволяя ей изменить даже тон взгляда. С непонимания, паники, на тот, что пожелает ему удачи. Вновь напомнит про линии на его руке, о содеянном ранее. Покажет тот момент, после которого его не стало, не чтобы сделать больно – non. Лишь для блага Гамбита. Это поможет, так ты сможешь преодолеть Вашу проблему вместе. Заставит залезть глубоко в мозг, чтобы вытащить от туда секреты, подвластные лишь ему. То, что скрывалось где-то в шкафчиках, за горами украденного антиквариата, бутылки с дорогим вином и самой обычной коробкой из под сигарет с кнопкой, вишнёвых. С отпечатками губной помады от одной известной всем дамы, а они только добавляли ценности.  Пачка содержала в себе не так много вещей. Какой-то металлический кругляшок с проводами, что ЛеБо пытался сделать сам. Больший экземпляр лежал в сумке, спрятанный под горой одежды и карт, но об этом можно вспомнить и позже, верно? А компанию, маленькому прибору, составляла одинокая сигарета. Она была докурена, так что скорее это был лишь фильтр. Но его поверхность имела такое же значение, как и сам автор отпечатков.

Его глаза начинают узнавать обстановку. Женское отделение школы Людей Икс, с тем же ковром, только чуть более чистым. Двери,  те что более грязные были закрыты, а вот чистые распахнуты. В комнатах слышался смех, крик, безумная радость. В особняке царила не то паника, не то какой-то праздник. Пробегающие мимо него студенты выкрикивали имена друг друга, с какой-то безумной, просто не передаваемой энергией. Они смеялись, тут же плакали, бросались в объятия и не могли остановиться. И эта толпа очень быстро превращалась в какой-то большой ком. Реми не понимал происходящего, ведь его сердце, увы, не могло оценить всей той радости. Он ушёл, помня слова Роуг и, вернувшись, лишь вновь возвращался к ним. Вновь и вновь вспоминая тот самый разговор, что закончился его смертью. Или исчезновением? По взгляду на подростков, понять, сколько прошло дней, было сложно. Скорее их сумма будет больше одного года. Узнать лица было практически не реально, а одежду – тем более. Однако его действия уже были предрешены. Пользуясь этой паникой, он быстро срывается с места, бежит к её двери. Да, пусть они так расстались, но Гамбит всё понял! Он понял! Не хочет без неё жить, даже если, чёрт возьми, никогда не сможет прикоснуться! Он готов терпеть, вновь и вновь говорить об этом, заявлять и касаться только через одежду! Как же она не поймёт, что Этьен готов на это. Ему нравится эта игра, нравится она, и сейчас даже готов упасть на колени, но… Её дверь, подобно другим, была открыта нараспашку. В комнате всё было аккуратно убрано, царил порядок. Следов пребывания Анны Мари в ней не было. Открыто окно, через которое виднелось что-то не постижимое, а на стене весел календарь. Он заставил его замереть, не поверить в происходящее. Цифры пугали. Даты заставляли не поверить собственным глазам. И именно они заставляли его врасплох. А отсутствие девушки, и столь идеальный порядок, не могли заставить просто так стоять. Каджун вновь срывается с места, бежит в свою комнату, изредко отвечая радостными криками детям. Спрашивает у них, где же Роуг, но они лишь качают головой. Не знают, ведь они тоже были мертвы. Те, что постарше рассказывали, что все куда-то уехали. Быть может, Анна Мари была с ними. Но это ничего толком не объясняло. Хаос и крики, постепенно сменялись белым шумом. Тем, что ты слышишь когда тебя бьют по голове чем-то тяжёлым. Но всё же Гамит добирается до своей комнаты. Чисто. Нет пыли, разве что в том самом шкафу, на полочке. Стоит пачка сигарет. Она летит в сумку, лежавшую на дне шкафа. Та была открыта. Из неё пропали: несколько колод карт, его любимый шарф. Также не хватало пары футболок, но это уже в одежде. Любимый парфюм и пачка жвачки, что пряталась в кармане плаща. Сам же он пахнул ужасно знакомо. Нет, не его любимыми духами, а её духами. Мозг принимает единственное правильное решение. Собрать всё это, вместе с лежавшей на столе фотографией, на которой коротко отражалась надпись «Ma Cherie».

***

В тот день Гамбит покинул институт. В спешке, с сумкой и несколькими вещами. Пару недель скитался по барам, отелями и пытался понять, что же произошло. Когда всё это случилось и что теперь было делать. Побывал в школах, музеях, чтобы полностью ознакомиться с событиями в мире. Столкнулся с другими мутантами, которым пришлось не так легко. Ощутил на себе новый этап гонения и, как ни странно, помогал бежать огромному количеству мутантов. Устраивал ловушки для людей, что охотились за его братьями. Но всегда приходит момент, когда нужно переступить через страх. Вернуться. И эта ночь наступила. Потому то сейчас Реми и стоял около ворот, потому и совершил очередной вдох сигаретного дыма, после которого курить уже было нечего. Оставался только фильтр, что летел на асфальт около входных ворот в школу Людей Икс. Особняк возвышался на небольшом холме, слышались крики радости, а каджун лишь поправлял ремень собранного им в тот день небольшого походного рюкзака. Планировал уйти, покинуть всё это и больше не возвращаться. Но смерть, пусть даже такая, расставляет всё по своим местам. Каджун всматривался в место, которое для него было домом, игнорируя прохладный ветер перемен, пронизывающий его даже несмотря на надетый им плащ. Атмосфера была иной, не той, к которой он когда-то привык. Забор украшала вывеска, очищенная до блеска. Появилась небольшая дверь, что открывалась с помощью звонка. Ему-то это было не нужно, поскольку креол всегда двигался, перебираясь через забор. Обходил ловушки, а затем оказывался прямо перед входом. Вот только сейчас не было уверенности, что это нужно. И как бы Реми ЛеБо не мечтал увидеть Анну Мари, он всё ещё не мог преодолеть свою гордость. Не мог ответить за неё.

Камера около ворот поворачивается в его сторону, заставляя сделать несколько шагов, вновь прячась в тёмной для неё зоне. Что же оставляет после себя он? Карту. Королеву червей. Она всегда была связана с Роуг. Ведь она была действительно повелительницей его сердца. Об этом говорила, пусть и жестами, сама Смерть. В её глазах, движениях, походке, всё было скопировано с той девушки, что оказывалась так глубоко в его душе. Западала, заставляя мужчину вновь и вновь возвращаться к мысли, что нет иного пути. Даже просыпаясь с похмелья, в объятиях какой-либо подружки, что просто подцепил в баре, ибо спать негде, он вспоминал о Роуг. Её тонких губах, руках, и их прощальный поцелуй.

Мужчина отодвигает молнию, смотря на ту вещь, которую ему удалось украсть в последний раз. Это был подарок. Это было решение. Это была ошибка.

Камера зафиксировалась на карте, а красные глаза на ней. Всё тело сейчас сжималось. Сердце, казалось, прекратило стучать. Он замер, ожидая последствия своих действий.

Ты больше мне не звонишь. Не приглашаешь на, уже ставшие нашей маленькой традицией, ужины в китайском квартале. Не предлагаешь подвезти по утрам, после ночей в твоеймоей квартире. Не оставляешь на моем столе кофе в белоснежном бумажном стаканчике с лаконичной подписью "Ким". Казалось бы, можно обойтись и без кофе, ждущего перед работой, или на худой конец пойти налить его самой, разве для этого когда-либо нужны были другие люди? Оказалось, нужны, ведь кофе уже будет совсем не тот, не согретый твоими руками, и поездка на работу станет совсем не такой уютной и веселой, а освободившиеся вечера будет предательски нечем заполнить. Я ведь раньше и не понимала совсем, как много места ты занимал в моей жизни, как много значил для той Ким, которой я была. Теперь, рабочими буднями, украдкой ловя твой сосредоточенный на бумагах взгляд, мне от чего-то становилось так пусто, неуютно, душа все рвалась вернуться назад домой, а дома больше не было. Ведь люди не могут быть домами. Наверное. Все, кроме тебя.

Мне с трудом удается заснуть в три ночи. Вереница бесконечных мыслей, словно рой мелькающих звезд в угольно-черной материи вселенной, окутывает меня даже тогда, когда я закрываю глаза. Воспоминания из прошлого, заботы настоящего и опасения будущего яркими картинками мелькают в голове, прежде чем тихо остановиться и погрузиться в темноту, где, всего на несколько часов сна, нет ничего. Только тишина.
Из глубокого сна вырывает звонок. Непривычный, резкий, бьющий по ушам. В ночном полумраке я нащупываю смартфон и, щурясь от яркого света, нехотя открываю глаза.

Рузек.

И без того короткий, до невозможности, сон снимает как рукой, а сердце уходит в пятки. Ты вряд ли звонишь в четвертом часу утра чтобы поговорить, особенно, когда за последние несколько недель не проронил в мой адрес ни слова. Я чувствую, я знаю, что что-то случилось, и сразу же жму зеленую кнопку ответа, но вместо привычного "Привет, дорогая", меня встречает только слабое прерывистое "Ким... Ким...". И выстрелы на фоне. Сердце пропускает несколько ударов. Я в панике задаю тебе миллион вопросов - где ты, все ли с тобой в порядке, но ты уже не слышишь, и твой теряющийся голос сменяется частыми гудками.

- Знаешь, ты ведь можешь этого не делать, - в твоих глазах читается неподдельное беспокойство, пока ты наблюдаешь за тем, как я, в какой-то жуткой мини юбке, готовлюсь пойти под прикрытие, слегка размазывая ярко алую помаду на губах и, как советовала Надя, туша огонек в глазах. Прилежно стараюсь сойти за дешевую шлюху, ведь так нужно для дела.
Я знаю, что ты против, но сказать поперек ничего не можешь - с нашего первого поцелуя прошла всего неделя. Неделя с того вечера, когда мы решили сделать вид, что ничего не было. Жаль только, сложно притворяться, что тебе все равно, когда на самом деле беспокоишься о ком-то гораздо сильнее, чем следовало бы, да?
- Им нужно что-то масштабное и ты, как никто другой, знаешь, что это правда. Просто... - мы стоим в этом дверном проеме, друг напротив друга, совсем близко, и я, набравшись храбрости, заглядываю тебе в глаза, - Прикрой меня, ладно?
Тебе кажется, что к этому заданию я отношусь слишком серьезно. По-настоящему переживаешь, что со мной может что-то случиться, но понимаешь, что выслужиться перед Войтом для меня куда важнее, чем просто постараться вернуться с задания целой и невредимой, поэтому тебе ничего не остается, кроме как кивнуть в молчаливом согласии:
- Прикрою.
Именно в этот момент ты решаешь, что если не можешь остановить меня, то хотя бы будешь рядом, только чтобы всего через несколько часов найти меня в ванной избитой в первый раз.

Сразу же после твоего звонка я начинаю судоржно собираться, параллельно набирая сержанта Войта. Трубку он поднимает не сразу, но едва мне удается до него дозвониться, он тут же понимает о чем именно я говорю и приказывает собрать весь отдел. Уже в участке, стараясь сохранять холодный рассудок, я выверенно рапортую все, о чем знаю: звонок от тебя поступил в 03:48, никакой информации о твоем местонахождении мне получить не удалось, но по голосу было слышно, что ты можешь быть ранен. Кевин забирает мой телефон, чтобы попытаться отследить звонок, верит, что ты еще можешь позвонить, но Войту это, похоже, не нужно - он прекрасно знает где ты находишься и что с тобой происходит, но от чего-то тянет время. В такие моменты мысленно мне хочется кричать от безысходности - все все знают, но никто не пытается ничего сделать чтобы тебе помочь. Когда сержант наконец отдает приказ, патрульные, скорая помощь, саперы и весь отдел расследований собирается у старых складов с контейнерами на набережной реки Мичиган. Территорию вокруг склада оцепляют, всюду слышатся сирены полицейских машин и карет скорой помощи, но снова все чего-то ждут.

Сообщение о заложенной на складе бомбе. Саперы должны прочистить территорию, прежде чем на нее пустят кого-то из полицейских. Таков чертов протокол, который почему-то нельзя обойти, зная, что где-то там, среди заброшенных контейнеров, прямо сейчас за свою жизнь сражается их товарищ.

- И что, мы собираемся стоять и ждать пока Адама там убьют?! - цепляясь за последнюю ниточку надежды, я перевожу взгляд с Войта на Этуотера и Холстеда, - Кевин? Джей?

Я понимаю, что Войт вряд ли разрешит мне войти на территорию одной, особенно после сообщений о бомбе, но до последнего надеюсь, что Кевин и Джей будут на моей стороне, но вместо слов поддержки получаю в ответ лишь короткое "прости, Ким, но так будет правильнее" и неловкие переглядывания Холстеда с Этуотером. Все такие смелые, когда нужно спасать безымянных жертв, нарушают правила направо и налево, но едва в беде оказывается офицер, как все почему-то вспоминают о протоколах.

- Поверить не могу, - в шоке я пячусь назад, не найдя что ответить.

- Берджесс, это приказ. Мы ждем пока саперы проверят местность и только потом идем за Рузеком. Ты слышишь меня? - Войт делает несколько шагов мне на встречу. Он старается сделать как можно больший упор на слове "приказ". Еще чуть-чуть и он бы добавил: Бержесс, одумайся, стой здесь и жди. Но я не могу ждать. Не тогда, когда речь о тебе, а счет идет на минуты.

- Но там Адам! Наш Адам! - я вскидываю руки, - Адам, который никогда не бросал тебя, Кевин. Адам, который до последнего делал все, чтобы найти тебя, Джей, когда ты пропал. Адам, который беспрекословно исполняет все ваши поручения, сержант. И вы хотите чтобы мы ждали до тех пор, пока не станет слишком поздно и со склада не вынесут его тело?!

- Берджесс, оставайся с патрульными снаружи и не вздумай идти внутрь.

Я быстрым шагом удаляюсь от группы и уже даже не слышу ни сержанта Войта, пытающегося меня вразумить, ни Кевина и Джея, кричащих мне что-то в спину. Все, что меня сейчас волнует - это успеть найти тебя, и плевать кто что скажет.

- Ким! Ким, ты в порядке? - шесть лет спустя ты врываешься в номер того злополучного мотеля, опоздав всего на две минуты, и застаешь меня в ванной. Снова. Снова окровавленной, избитой, как в тот день, когда ты обещал прикрыть меня, но в этот раз находящейся на четвертом месяце беременности твоим ребенком.
- Я не знаю, я не знаю, я не знаю, - от резкой боли внизу живота я сжимаюсь в комок, теряя способность говорить. Ссадины на руках, голове и лице, алыми кровавыми пятнами расплывающиеся по моей влажной коже, будто перестают существовать в тот момент, когда я понимаю, что прямо сейчас теряю нашего с тобой ребенка. Меня разрывает от боли, досады, обиды, но на короткое мгновение, всего на секунду, ловя твой блуждающий беспокойный взгляд, я нахожу в себе силы не сдаться и жадно схватиться за твои плечи как соломинку, которая может меня спасти, - Пожалуйста, помоги мне.
И ты делаешь то, что делал уже много раз - поднимаешь меня на руки и уносишь к карете скорой помощи. Всю дорогу в больницу ты держишь меня за руку, тихо повторяя: - Все будет хорошо, дорогая, все будет хорошо.
А я тебе верю, ведь ты всегда сдерживал обещания.

Я заряжаю пистолет и вхожу на территорию старого грязного склада. Вокруг густой полумрак, разбавленный лишь редкими позвякивающими фонарями, что освещают незначительную часть территории. Где-то вдали слышны шаги саперов с рациями и одинокие глухие выстрелы. Несколько осторожных шагов вперед, затем еще столько же вправо - пространства между рядами больше напоминают темный лабиринт, но я продолжаю идти, прислушиваясь к каждому малейшему шороху, в надежде, что смогу найти тебя до того, как станет слишком поздно. Еще несколько метров и миллиметрах от меня пролетает пуля, едва задевая правое плечо. Я делаю несколько выстрелов, пока тот, кто стрелял в меня, не замолкает не то оказавшись раненным, не то убежав, но теперь они знают, что ты больше не один.

Продолжая медленно перешагивать камни и мелкие палки, чтобы не создавать лишний шум, я прижимаюсь спиной к одному из стеллажей и слышу едва уловимый стон. Направив пистолет на источник шума, я осторожно отодвигаю край стеллажа, прежде чем замереть в потрясении - вместо сидящего в засаде наркоторговца передо мной предстаешь раненный ты.

- Адам!

В твоих глазах сначала читается шок, затем какое-то неописуемое облегчение, в то время как все мои страхи однажды найти тебя умирающим, смешанные с всепоглощающей радостью от того, мне удалось тебя найти, в одно мгновенье становятся явью.

- Тише, тише, это я, - я пробираюсь за стеллаж к тебе и, слегка дрожащей от переполняющих эмоций и тревоги, рукой касаюсь твоей, - Я здесь и никуда не уйду.

Мой взгляд ловит следы огнестрельных ран у тебя на грусти и бедре - густая алая кровь, уже начинающая сворачиваться, все еще сочится сквозь одежду. Повсюду капли крови, которой покрываются мои ладони, едва я касаюсь твоей майки и брюк. Нужно остановить кровотечение, пока ты не потерял еще больше крови, иначе я просто не смогу тебя отсюда вытащить, так что я стягиваю с себя белоснежный джемпер, оставшись в одной тонкой светлой майке, и, слегка порвав на лоскуты, перетягиваю им твою ногу, а оставшимся кусочком, что почти сразу становится багровым, накрываю рану на груди.

- Мы выберемся отсюда, слышишь? Я не позволю тебе потерять сознание до того, как ты пригласишь меня на ужин, - я пытаюсь неловко шутить, взваливая тебя на целое плечо и помогая принять сидячее положение, - Отлично, ты хорошо справляешься. Сможешь идти, оперевшись на меня?

То же самое, что  и выше писал х)

тёплый ветер приносит с собой историю, аккуратно вкладывает её в раскрытые ладони анемо архонта. кружит рядом, а после стихает – усаживается подле, чтобы рассказать о том, как сейчас живут потомки рагнвиндров. венти не скрывал – и не мог скрыть от братьев ветров, – что привязан к ним душой. к ним, к гунхильдрам. всем тем, кто когда-то поверил в него. всем тем, кто всегда ему помогал. его братья тоже разделяли эту привязанность – наследницу гунхильдр всегда встречал лишь легкий ветер, бережно перебиравший золотые волосы. за наследником рагнвиндров ветра, оберегая, отправились следом даже туда, куда не хотели бы следовать.

ветер рассказывает неторопливо: о старике таннере, что болен, и его сыне гае, что охраняет задние ворота города. об эрнесте и его любви к редисовым шарикам с яйцом. о конноре и его исключительно монштадском энтузиазме в том, чтобы создать новую рецептуру вина. об аделине, мокко и хилли и их заботах о доме. об эльзере, что душой и телом прикипел к винодельческой доле.

и о том, как в сердце каждого из них появилась трещина после смерти прежнего мастера.

жаль только, что тому было куда больше причин. ветер рассказывает о ребёнке, которого однажды крепус взял под опеку. не утаивает, что его появление было окутано странностью, но всё же со временем дух ветров прикипел и к нему. рассказывает о том, как юный наследник рагнвиндров собственными глазами видел, как душа отца погибает на его руках. и конечно же, рассказывает об ужасающей ссоре между теми, кто считал друг друга братьями, и словах, что были сказаны тогда.

архонт молчаливо слушает. только опущенный к виноградникам взгляд выдает печаль, заполняющую сердце. он не корит себя за то, что не был рядом – знает, что человеческая судьба лишь в их руках, но всё же не может не проникнуться тоской о нынешней тяжелой судьбе благословенного рода. о том, что потерявший себя в окутавшей его тьме наследник отправился в опасное путешествие, пытаясь заново найти рассвет.

ветер кротко обнимает за плечи младшего брата, а после уходит, на прощание игриво тронув изумрудные косы. младший ветер же, ставший архонтом, продолжает смотреть вдаль на винокурню, сидя на скале и свесив ноги неподалеку от статуи, ему посвящённой.

когда вездесущий ветер называет что-либо странным, это повод беспокоиться.

аккуратно слетев в тени ночи со скалы, архонт в обличье барда прогулочным шагом ступает меж рядов ухоженной лозы. анемо-бабочка, вившая неподалеку танцы на своих крыльях, подобно мотыльку на огонь, сразу стремится к истоку энергии ветра. выставив перед собой палец для неё, ставшей невообразимо храброй, чтобы сесть на человека, архонт улыбается – когда-то данное благословение все еще бережет земли рыцаря рассвета. остальные следуют её примеру, слетаясь ближе, но этой гармонии не было суждено продлиться долго – венти знал, что кейя сейчас на винокурне. венти знал, что кейя знал, что венти сейчас в винограднике.

голос из темноты не пугает архонта – лишь бабочек, что стремительно разлетелись кто куда. венти проводил взглядом полёт одной из них с разочарованием на лице, словно только что по вине пришедшего был разрушен самый магический момент в его жизни.

— ни один экскурсовод не расскажет о здешних красотах лучше барда, – он беспечно улыбается в ответ капитану кавалерии, зная, что никаких правил своим визитом не нарушил, разве что побеспокоил не привыкших к ночным гостям жителей особняка.

— не переживайте, сэр кейя, – бард с легкостью раскрывает то, что знает собеседника. в случае с капитаном кавалерии было бы куда более подозрительным, если бы бард монштадта не знал о нем. – у меня нет намерений давать концерт глубокой ночью. я здесь за вдохновением. об этих виноградниках написано столько баллад, что я часто прихожу сюда полюбоваться.

и венти отводит взгляд от него, любуясь. что тысячу лет назад, что сейчас – виноградные лозы, шелестевшие на ветру, звучали умиротворённо. словно ничего вокруг них не происходило.
словно мир неизменен.

виноградным лозам всё равно, чьи руки о них заботятся. одни лишь делают это лучше, чем другие, но и к худшему они привыкают быстро, смирившись. виноградным лозам всё равно на тревоги людей. у них лишь одна забота – расти и в сезон созреть ягодами, чтобы после спячки начать заново. виноградным лозам всё равно на то, что крепус умер, дилюк покинул мондштадт, а кейя съехал из принявшего его, как родного, дома, оставив позади словно прочитанную страницу книги.

но было ли кейе всё равно на то, что стало с виноградными лозами?

тут пост

Кровь вскипает в жилах, мелкие ранения затягиваются на ходу, пока Данте заносит меч для очередного удара или в попытке парировать выпад Ямато. Вергилий быстр, но в сравнении с близнецом, не совершает лишних телодвижений. Младший Спарда усмехается, вызывающе заглядывая в глаза брата, стоит им оказаться лицом к лицу. Больше не нет нужды что-либо доказывать, пробиваться через многоуровневую башню лишь чтобы заслужить внимание Вергилия и, если тот позволит, вытянуть его из пучин Ада, в которой тот так глубоко увяз. Наконец, от исхода их сражения не зависит судьба тех, кто остался на поверхности. Никакой лишней отвественности, никаких упрекающих, в учиненной разрухе, взглядов. Данте снова чувствовал себя ребенком. Словно Вергилий наконец дочитал одну из своих толстенных книг и теперь был готов удовлетворить свою демоническую потребность в сражении. Правда, в этот раз пришлось ждать этого момента не один десяток лет.

– Что, уже выдохся? – Ухмыляется охотник на демонов, подкалывая близнеца. Гильгамеш пульсирует, пропуская свет между множеством небольших пластин. Приятная тяжесть оплетает руки и ноги, скрывает нижнюю часть лица, но не мешает говорить. Данте не может упустить шанса лишний раз покрасоваться: легко пружинит на месте и демонстрирует еще пару усиленных приемов, отбивая их в воздухе, прежде чем встряхнуть руками, прогоняя со своего тела демоническое оружие. Необходимо немного перевести дух, рана на боку исходится кровью, по-особенному жжется. Коснувшись своего плеча ладонью и чуть сжимая его же пальцами, наемник делает круговое движение, разминая, желая немного снять усталость. Раны, полученные им несколькими минутами ранее, уже не болят, даже самые глубокие затянулись, но вот усталость, присущая человеческой части, давала о себе знать надоедливым сковыванием мышц.

Мрак, упадок и вонь разложения – то, что окружало их уже долгие часы, а может дни и недели. Данте не ставил себе цель следить за временем, тем не менее он то и дело ловит себя на мысли: “интересно, там сейчас день или ночь?”. Он, не раздумывая ни секунды, доверил присматривать за тем миром Неро, в конце концов, что ужасного могло случиться, если основной зачинщик всех проблем сейчас находился напротив него самого? С остальным пацан и сам в силах справиться. И все же здесь для него комфортная обстановка, к тому же, виды красивые. При очередном движении плеча, наемник бросает взгляд поверх него, осматриваясь. Всю жизнь они с Вергилием живут, ощущая взгляд демонов на своей спине. Сначала эти твари выискивали их, желая отомстить и выслужиться перед хозяином, а после, испуская последний вздох, смотрели вслед тому, кто нанес смертельный удар. Кажется, у них появляется все больше новых зрителей, самые смышленые из которых все еще предпочитали оставаться поодаль. Глупые же, постепенно подбирались ближе, клокотали в траве еле заметными силуэтами.

– Твои фанаты? – Наглая улыбка не сходит с лица, даже когда Данте смотрит в серьезное лицо Вергилия. Очередная насмешка, сопровождаемая легким кивком головы в сторону одного из приближающихся существ, однако, пока демон не подойдет достаточно близко, никто из братьев и не вздумает действовать. Уж тем более охотник, который только недавно переложил свою работу на плечи племянника и уж точно не собирался возвращаться к целенаправленному уничтожению монстров без веской причины. Тем более, сама идея бегать за демонами в Аду звучала глупо, пусть подходят сами, если уж так сильно желают быть убитыми.

– Знаешь чего тут не хватает? Доставки. Сейчас бы съел парочку пицц, – мечтательно протянул Спарда, переводя взгляд снова на брата, – эй, не смотри так, словно не знаешь о чем идет речь! – Не так просто отказаться от старых привычек. Подобная еда им не необходима, но Данте с удовольствием наполнял свой желудок при любой удачной возможности, даже занимал денег у Леди ради двойной порции пепперони поверх пышного теста. Сейчас он с лёгкостью смог бы превзойти самого себя, побить собственный рекорд в пять минут, управившись с пиццей за две.

Вергилий исчезает из поля зрения и ухмылка охотника на демонов стала только шире. Красоваться было у них в крови. Прошла всего пара секунд, а к его ногам уже устремился приличный кусок одного из низших демонов. Нос поморщился сам собой от одной мысли, что можно питаться чем-то подобным. Даже самая мерзкая еда там, на поверхности, не могла сравниться с этим, любезно предложенным деликатесом.

– Тебе однозначно пора сменить диетолога, – Данте намекает на рацион и, все еще морща нос, отпихивает от себя часть плоти носком ботинка, – еда должна приносить удовольствие. – Не менее раздраженно завершил младший из сыновей Спарды. Они же не вступят в схватку только из-за различий во вкусовых предпочтениях? Тройные нунчаки искрятся молниями, пока охотник на демонов исполняет прием на манер тех, что демонстрировал Брюс Ли в культовой “Игре смерти”. Который это раунд? Возможно, их число уже перевалило за пару сотен. Прокручивая оружие вокруг себя, умело перехватывая руками составные части, Данте резкими движениями заставляет его выписывать в воздухе фигуры и смеется, предвкушая поединок. Электричество, окутывающее тело, служит аккомпанементом, испуская потрескивающие звуки.

Охотник на демонов заставляет выйти за пределы арены. Слегка покачивающаяся трава приминается под ногами, расходится в стороны от размашистых ударов. Лезвие Ямато достигает его на очередном точно выверенном ударе, оставляет прямой разрез на скуле и явно намекает на то, что подходить близко – опасно. Но Данте рискует, молниеносно сближается и снова атакует, стараясь достать брата , сразу отбивает катану, при ответном ударе Вергилия. Стук крыльев отвлекает от состояния куража. Стая пиромантов приближались к ним. Похожие на крупных летучих мышей, скрещенных в уродливом союзе с чем-то, что имело длинный острый хвост.

То, что их отвлекали от дела порядком раздражало. Он ждал этого события почти всю свою жизнь и теперь всерьез был готов перерезать хоть весь Ад, только чтобы никто не вмешивался в их противостояние. Низшими демонами управляют лишь инстинкты, в них нет ничего больше желания убивать, но в данный момент это было ему лишь на руку. Мысль об очередной идиотской выходке возникает в голове, разве можно упустить возможность еще немного позлить старшего брата? Наемник в пару молниеносных скачков удаляется в сторону существ. Молнии стихают, а нунчаки выпрямляются, скрепляются воедино и образуют посох. Оказавшись рядом с демонами, Данте, словно спортсмен, выполняющий прыжок с шестом, упирает один конец в землю, сам отрывая от неё ноги. Описывая круг в воздухе, все еще держась за оружие руками, охотник на демонов застает одного из них мощным пинком, отправляя первую, крутящийся при вынужденном быстром полете, псевдо-летучую мышь точно в сторону Вергилия. Туда же сразу летит вторая и третья, любезно подтолкнутые выверенным ударом посоха. Их животы вспыхивают красным, а из пасти беспорядочно вырывается огонь, стараясь задеть хоть кого-то.

У меня от перманентного страха зубы даже сводит. Этот страх другой, странный такой для меня, дикий, необузданный. Он словно бы себе меня подчиняет, и мне на секунду это даже нравится, потому что пока я ощущаю страх — я жива. Что еще моя мать может выкинуть, если она итак уже растоптала меня в пепел?.. Она забрала мою магию, которая всегда была не просто маленькой частью меня самой, а слишком большой, чтобы не оказать на меня никакого влияния. Она смотрит на меня непременно высокомерно и строго, а я обычно в ее присутствии взгляд прячу, опускаю глаза ниже, чтобы она не подумала, словно я способна ей перечить.

Чушь. Не способна.
Я слабая.

Мне нужно отыскать в себе силы, чтобы теперь поднять глаза и посмотреть на Блум, чтобы признаться ей, потому что так будет... Верно. Мне это нужно. Невозможно делать вид, что ты всегда в порядке, когда буквально весь мир кричит об обратном, выставляя тебя на показ словно куклу какую-то фарфоровую. Я больше не кукла, не хочу ей быть. Внутри меня чувства, эмоции, жизнь, и я не позволю матери продолжить их уничтожать.

Блум вздрагивает, следит за мной взглядом, спрашивает, все ли у меня хорошо, а я в ответ могу выдавить из себя только дрогнувшую улыбку. Я смотрю на свои ладони, словно это поможет мне собраться с духом, не позволит еще сильнее провалиться под пучину тронувшегося льда. Мне по праву рождения положено управлять светом, а я думаю о воде, о жидкости, которая меня способна уничтожить. Я выдох делаю медленный, кажется, что я даже чувствую, как двигаются мои ребра в грудной клетке. Или это только иллюзия? Губы поджимаю, складывая их в ровную линию, пространно плечами пожимаю, мол, не знаю.

Вру. Конечно, знаю, но почему тогда это гложущее ощущение, что стоит только признаться и все изменится, меня изводит? Возможно, потому что так оно и есть на самом деле?..  На пару мгновений меня даже ставят в тупик слова, будто я не считаю ее подругой. Она и все другие девочки — Муза, Аиша, Терра — у меня ближе подруг тут нет. Есть еще Беатрикс, но я не понимаю, что между нами происходит, мне оказывается проще ей обо всем рассказывать как раз потому, что мне совершенно не важно, увидит она во мне слабую девчонку, которая не может противостоять толком своей матери, или нет. А Блум и остальные, мне некого назвать друзьями больше, чем их. Я почти задаю ей вопрос вслух, хочу спросить, почему она так думает, но если позволю, то потом уже не начну разговор, ради которого сюда пришла.

— Я знаю, — губы поджимаю, языком чувствуя трещинки, — Знаю, — мне это нужно повторить, чтобы самой осознать. Ведь просить помощи — это не стыдно, так ведь? — Блум, — ее имя на выдохе произнести, в легкие набрать воздуха побольше, как отрезать себе путь к отступлению. Ну же, я не могу уже сбежать, просто потому что еще одна ночь, проведенная в спальне со своими мыслями едва ли не один на один — меня по ощущениям уже сведет с ума.

— Моя мать дала четко понять, что если я буду использовать магию света для своей невидимости, то у этого будут последствия. Я думала, что она не узнает, — смешок у меня вырывается непроизвольно. Я смотрю куда-то вперед, отводя от Блум взгляд. Ничего не могу сделать с этим всепоглощающим чувством стыда. Оно преобразуется словно в едкий воздух вокруг меня.

— Я ошиблась, — еще один вдох, теперь уже более медленный. Я поддеваю пальцами кофту, перекидываю волосы на другую сторону, чуть спускаю одежду ниже, чтобы Блум увидела на моей спине тот самый артефакт. Он должен меня контролировать, обучать дисциплине, мне не понять методы моей матери. Явно не сейчас, — Он не позволяет мне использовать магию. Совсем, — ведь не так уж и сложно, правда? Почему я тогда дрожу всем телом?.. Почему мне хочется поскорее опустить голову еще ниже, растаптывая уже собственнолично остатки своей гордости?

— Я теперь бесполезна, — какая из меня фея без магии? А принцесса, неспособна по мнению нынешней королевы даже соблюдать простые правила?..

хуже блэков могут быть только блэки. это усвоено медой раз и на всю жизнь, смотря, как копна смоляных волос, и их обладательница скрывается за портретом, что охраняет вход в факультетскую гостиную, растягивая на губах эту отвратительную [блядскую] заговорщическую улыбку, бросая непременно, что ей, андромеде, знать о планах старшей сестры — совсем не обязательно. пожалуй, из всего, что говорит сестрица, в тот момент, — это нервирует больше всего, не потому что в словах сквозит непривычное, для юной блэк, детям не положено играть в такие игры, совершенно не прикрытое витиеватыми фразами, отчетливо различимое в блеске, горящих восторгом, темных глаз, таких схожих с ее собственными. а то, что белла замышляет что-то о чем меда не имеет представления. подобная неизвестность чревата последствиями. убереги моргана от необдуманного.

хуже самих блэков могут быть только отдельные их представители. и если бы меду попросили назвать хотя бы одного из них, она бы поджала свои губы, ведь указывать открыто на кого-то словом и тем более жестом — не пристало благовоспитанной леди, но острый взгляд карих глаз отыщет среди группы слизеринцев старшую сестру.  в последние годы хуже всего беллатрис, их милая белла, что так рьяно доказывает кому-то превосходство чистой крови. порой, кажется, что убеждает саму себя. меда невольно жмет плечами, уже не вступая в спор со старшей сестрой на тему, зачем же уделять столько времени на тех, кого в семье считают не важнее грязи под ногтями, которой там быть не должно. все это напоминает нездоровое помешательство, и ей бы, белле, обратиться к семейному целителю. но, конечно же, меда слишком сильно любит свою жизнь, чтобы сказать подобное сестре. белла только смеется, отвратительно так, высоко, провожая взглядом маглокровку с факультета ворона, что недавече как сегодня по полудню покинул пределы больничного крыла. и никто не докажет, что именно слизеринцы замешаны в том, что паренек там оказался. юная блэк бросает смазанный взгляд на старшекурсников своего факультета и не впервой ежится, будто от пробирающего до костей холода. вот только этим детям не нужны доказательства и, снова, меда слышит в коридорах школы чистокровные ублюдки и слизеринские змеи, как отвратительный ярлык, бирка, которую вешают на всех, кому посчастливилось примерить на себя зеленый с серебром.

хуже всего становится в последние годы, меда с тоской думает о том, что подобрала бы ко всему этому слово невыносимо, и, к ужасу дражайшей тетушки, просто паршиво. пропаганда равенства волшебников британского общества набирает обороты, находя свое отражение во взглядах общественности, что несомненно приводит чистокровное сообщество к волнениям.  сомнительное равенство магического сообщества отдается застарелой болью в ребрах, косыми взглядами с других столов, от которых в пасмурный день — кусок в горло не полезет; нежеланием старейших фамилий ровняться с кем-то, и, тем более, делиться накопленными знаниями; у детей — участившимися перепалками с другими факультетами, откровенным притеснением тех, кто носит цвета великого салазара. и самой блэк кажется, что к концу этого года даже она звереет, тихо скалится на очередную необоснованную придирку, попытку вывести на конфликт, на которые раньше даже не обратила бы внимание. что говорить о тех, кто изначально, с радостью, и каким-то извращенным удовольствием ищет подобных конфликтов.

меда глаза свои темные опускает на ровный почерк на пергаменте. матушка в очередной раз пишет заученные медой строки о том, чтобы не подумывала даже посрамить честь рода, потому что оценки по некоторым предметам — оставляют желать лучшего. а сама девушка думает о том, что честь блэковская — это сродни существу мифическому, что даже в их магическом мире — лишь сказки обывателей, что перебрали старого огденского, поэтому отвечать не спешит, оставляя письмо где-то на середине учебника по трансфигурации, смотря как старшая сестра, перешептываясь со старшекурсниками, снова, исчезает за портретом, ведущим в коридор. отвратительная закономерность последних дней, от которой не спасает даже зачарованный в камине огонь, что весело потрескивает поленьями. от волнения меду знобит, как при простуде, только тут не поможет бодроперцовое.

хуже блэков может быть только злой блэк — это меда знает наверняка. выучила на своем собственном опыте. комкает страницы в открытом учебнике, бросая в спину сестре, чтобы та шла к дракловой матери, потому что это отвратительное — не суйся туда, куда не приглашают, меда. растянутое медовым голоском беллатрис, в котором угрозы больше, чем девушка позволила бы себе надеяться, вызывает тошноту; меда терпеть не может сладкое, наблюдая из под густой челки, как та цепляется пальцами за руку лестрейнджа, что-то шепча и посмеиваясь. а меде под землю провалиться хочется от своей непроходимой глупости. как не могла заметить очевидного.

там, где речи о чистоте крови — не пустой звук. а из кончика палочки вырываются вполне себе не детские проклятия, которые по факту и в школе то не изучают, слишком сложная магия, слишком опасный раздел — всегда можно найти лестрейнджа и не одного. и ей бы хотелось думать, что рабастан настолько удачливый сукин сын, что способен оказаться не в том месте в самый не подходящий момент, вот только упрямые факты, что нашептывает подруге староста барсуков, разносятся по школе слухами, со скоростью выпущенного на поле снитча, а меда мимолетно слушает, нет, конечно же не подслушивает, ей просто посчастливилось оказаться в нужный момент в правильном месте, ощущаете разницу, — говорят за себя. и самой блэк давно уже невдомек, когда они успели так измениться, а эта разница в три паршивых года, становится просто пропастью, на краю которой совершенно не видно другой стороны, глаз знакомых — не видно.

ей бы корпеть над учебниками и думать, как написать промежуточные тесты по трансфигурации. слушать щебетание сокурсниц, в общей гостиной, что так беззастенчиво обсуждают мальчишек или собирают очередные сплетни, — что еще делать когда тебе четырнадцать? а не смотреть с затаенным дыханием на заголовки в ежедневном пророке, сминая плотную бумагу, спешить на первые уроки до полудня, в надежде наконец таки поймать того, кто просто обязан дать ответы хотя бы на часть мучащих ее, последние полгода, вопросов, главный из которых звучит схоже с — во что вы ввязались? просто потому что ей с трудом верится, что без пяти минут вчерашние школьники, и, совершенно точно, не плохие ребята столько лет прятали за масками уродливые лица, что скалятся, когда кто-то страдает. последние полгода страдают многие, а завхоз, меда почти уверена, уже устал оттирать с каменного пола чью-то кровь, что не всегда лилась из расквашенного в пылу мальчишеской драки носа.

— рабастан, — она видит его в большом коридоре, незадолго до полудня, неизменно со своими спутниками, коих негоже на слизерине называть друзьями, в разговоре, единомышленники — еще куда ни шло, отмечая, что глупо было надеяться, что в середине дня сможет выловить его в одиночку, не караулить же у спален, право — дурной тон, ненужные слухи — не иначе. замечая, что ее спешный шаг сменяется неуверенностью, что селится где-то на глубине карих глаз, а доселе запальчивое: вытрясет правду любой ценой, оседает угловатой неуверенностью в движениях. она нервничает, отмечая подобное с какой-то нездоровой веселостью в подсознании. кажется, впервые, за очень долгое время, чувствуя себя совершенно не уютно в компании старых знакомых, коих раньше воспринимала не иначе как старших товарищей, в худшем случае — мимолетных знакомых. — нам нужно поговорить. не мог бы ты уделить мне минуту? пальцы ее тонкие тянут за рукав мантии, цепляются как репень, что подхватила на подол  у кромки запретного леса, где проводили урок ухода за существами с профессором; ловя на себе насмешливые взгляды спутников младшего из лестрейнджей.

андромеда мысленно кривится от формулировки, к которой приходится прибегать — нужно поговорить — отдается в мыслях очередью бессовестно отвергнутых, глупо влюбленных в милое лицо, вбитые с кровоподтеками, и наложенными проклятиями, манеры, и, несомненно, длиннющий список чистокровных фамилий, связанных кровными узами с родом; пожалуй, большим могут похвастаться блэки — это, знаете ли в чести у высшего общества хвастаться у кого фамилий больше; самой меде совершенно не хочется быть среди какого-либо глупого списка, пусть даже номинально, потому что кто-то из компании старшекурсников неправильно понял ее — нужно поговорить. юная блэк плечом худеньким передергивает, ловя на себе взгляды заинтересованные, мысленно отмечая, что отвратительное чувство страха леденит душу, клубясь под ребрами, утробно урча и заставляя дрожать тонкие пальцы, что не перестают мерзнуть, особенно в апрельскую стужу, что гоняет сквозняки по каменным коридорам замка; не признается же себе блэк, что старшекурсники нагоняют на нее этот вполне ощутимый ужас, что дрожью пробивает позвоночник; а противный голосок в голове, до боли похожий на голос старшей сестры, поганенько хихикает, растягивая на разный лад — бо — ишь — ся. своих же боишься

Пока старый пост от лица Пегги Картер

Оглушительный взрыв заставляет Пегги замереть. И даже оставить малоуспешные попытки освободиться из надежного захвата, которым ее вновь пленил сержант Барнс.

Не то, чтобы ей так уж не нравилось находиться в столь опасной близости от него, что брюнетка несколько минут кряду настойчиво пыталась вырваться... совсем наоборот. В этом и заключалась одна из множества насущных проблем, самая главная. Картер хотела начать жизнь с чистого листа, стараясь не оглядываться на прошлое. У прошлого же были на этот счет иные планы. Прошлое смертоносным ураганом ворвалось в ее на удивление размеренные [в последнее время] будни, и оставалось лишь надеяться, что ей удастся уцелеть, а не придется быть погребенной под грудой осколков разрушенных целей и стремлений.

Обломки камня, древесины и стекла разлетаются во все стороны от объятого слепяще яркими языками пламени здания. Маргарет наблюдает эту завораживающую картину, не в силах проронить ни слова. Она не впервые видит, как ломается былое архитектурное величие под воздействием мощной взрывчатки. Ей приходилось лицезреть и более жуткие взрывы. Как, например, в тот раз, когда одно из изобретений Говарда Старка, призванное послужить благим целям и согреть солдат в холодную зиму, но не усовершенствованное для отлаженного безопасного функционирования, привело к трагической гибели предшественника Томпсона. Шеф Дули пожертвовал своей жизнью, стремглав бросившись из окна, и сгорел, растворился в воздухе, осыпавшись горсткой пепла на тротуар, чтобы спасти десятки людей, которых разорвало бы на части, не соверши он столь самоотверженный, героический поступок. Еще мгновение назад был человек, и вот его уже нет...

Она хорошо запомнила в тот день, о чем попросил ее Роджер за минуту до смерти. Найти того, из-за кого всё началось, и не дать ему больше разрушить ничью жизнь. Найти-то удалось, вот только не удалось удержать. Несколько месяцев назад Йохану Фенхову посчастливилось сбежать из заключения. И прихватить с собой за компанию не менее опасного злого гения — доктора Арнима Золу, с которым они успели подружиться. Одаренный ученый, специализирующийся в биохимии и генетике, и не менее талантливый психолог, обладающий способностью загипнотизировать кого угодно. Как бы не эти двое спевшихся стервятников, вырвавшись из клетки на долгожданную свободу, затеяли тот самый строго засекреченный проект «Unterwerfung», из-за которого Маргарет оказалась здесь и сейчас. И уже погибла бы, если бы не…

— Джеймс, — очнувшись от оторопи, Картер негромко окликает своего спасителя, оглядывается по сторонам в его поисках.

Но среди пустынных темных переулков и спящих домов замечает лишь быстро промелькнувшую на крыше ближайшего строения тень. Может, никакого сержанта Барнса и не было рядом с ней? Может, это всего лишь призрак, по неведомым причинам вдруг явившийся из прошлого и предстающий перед ней время от времени? Или просто-напросто плод воображения [что тоже не исключено] — нужно меньше работать сутками напролет и хоть изредка сдаваться под натиском Энджи, не привыкшей сидеть на месте и вечно зовущей ее развлечься за компанию.
Нет, уж слишком ощутимыми для бестелесного странника из потустороннего мира были прикосновения мужчины, еще минуту назад сжимавшего ее в своеобразных объятиях. Он мог бы, как в прошлый раз, заставить Пегги отключиться — одним точным ударом. Но предпочел этого не делать. Пытался таким образом показать, что не намерен причинить ей вред? Хотя по каким-то причинам и находится по ту сторону баррикад — в числе агентов ГИДРЫ. В том, что цепочка странных событий, приведшая ее ариадниной нитью прямиком к Джеймсу, непосредственно связана с вражеской организацией, у агента СНР сомнений не возникало. Как и в том, что доктора этой организации что-то с ним сделали; что-то, что изменило некогда веселого обаятельного сержанта до неузнаваемости. И речь вовсе не о металлическом протезе, служившем в большей степени оружием, нежели заменой утраченной конечности.

Что именно произошло несколько лет назад и что происходило сейчас, Картер предстояло выяснить, и от намеченной цели отступать она не собиралась: опасностью для собственной жизни ее не испугать и не заставить прекратить попытки докопаться до истины. Особенно, когда дело касается близких людей. Быть может, они с Джеймсом Барнсом и не являлись лучшими друзьями, но тот был дорог Стиву… и Стив бы сделал всё, чтобы ему помочь. И она тоже: не только из-за Роджерса, но и просто потому, что привыкла приходить на помощь тем, кто оказывался в беде.

А может быть, хватит пытаться обмануть саму себя? Две короткие встречи с вполне материальным призраком из прошлого всколыхнули в опустошенной утратами душе чувства, определение которым Маргарет дать затруднялась. Они приводили ее в смятение вот уже несколько недель, занимали все мысли, и, пожалуй, именно поэтому она так жаждала разобраться в происходящем — чтобы обрести, наконец, успокоение. Или обречь себя на еще большие переживания? Только время всё расставит по своим местам, даст столь необходимые ответы. И терять его попусту не стоит.

Женщина резко разворачивается, неохотно отказавшись от попытки догнать ускользнувшего от нее мужчину, и покидает переулок, чтобы вернуться в офис. До конца смены остается еще порядка часа и нужно успеть написать отчет к появлению шефа.

* * *

— Теоретически, возможно ли существование некого устройства или препарата, оказывающего подчиняющее воздействие на человека? — спрашивает Пегги, опускаясь на подлокотник кресла в роскошно обставленной гостиной одной из резиденций Старка.

Говард вертится перед зеркалом, примеряя новый смокинг, сшитый его лучшим портным. У нее есть всего несколько минут до того, как он отправится на очередную шумную вечеринку, где закадрит очередную наивную девицу, которая спустя ночь или две останется с разбитым сердцем и платиновым браслетом, украшенным россыпью бриллиантов — фирменным прощальным подарком изобретательного ловеласа.

— Теоретически возможно всё, Пег, — философски изрекает тот, окидывая свое отражение оценивающим взглядом и подмигивая то ли самому себе, то ли не сводящей с него глаз настойчивой подруге. — Не смотри на меня так, мне нет нужды изобретать что-то подобное. Я же и без того кого угодно очарую. Даже тебя.

Брюнетка лишь закатывает глаза и снисходительно улыбается в ответ на привычное Старку самонадеянное заявление.

— Я рада, что среди множества твоих гениальных изобретений нет ничего такого, иначе мир был бы в большой опасности, окажись оно снова не в тех руках. Но не могу с уверенностью утверждать, что похожего нет в арсенале Арнима Золы. Подозреваю, что он замешан в одном тайном проекте ГИДРЫ, о существовании которого я недавно узнала. Я так думаю, что это дело… щупальцев, — кончики губ Картер на миг растягиваются в легкой усмешке, — ГИДРЫ. И возможно, Фенхов тоже причастен.

При упоминании о Фенхове улыбка исчезает с уст Говарда, и его лицо мгновенно мрачнеет. Неудивительно: последняя встреча с доктором едва не стоила ему жизни.

— Если за всем стоят они... это большая, большая проблема, Пег.

— Знаю, — вздыхает она. — И я должна ее решить, как можно скорее.

* * *

— Мардж, — едва переступив порог общего офиса, более хмурый, чем обычно, агент Томпсон обращается к подчиненной. — В мой кабинет. Немедленно.

Маргарет раздражает, когда используют такое сокращение ее полного имени, и особенно — когда это делает Джек Томпсон. Он об этом знает. И то, что он назвал ее именно Мардж, а не привычно Картер, свидетельствует о том, что шеф ой как не в духе.

Брюнетка молча кивает и, прижав к себе стопку документов на подпись вместе с лежащим поверх листком, заполненным рукописным рассказом о происшествии сегодняшней ночью, направляется следом за мужчиной.

— Я знаю, почему Вы вызвали меня к себе, — переступив порог кабинета начальника и предусмотрительно прикрыв дверь, чтобы коллеги не подслушивали их разговор, говорит Пегги и кладет принесенные с собой документы на стол. — Вот отчет.

— Да плевать я хотел на твой отчет! — восклицает блондин, ударяя сжатой в кулак ладонью по столешнице. — Сегодня ночью погиб Томас Яук. Семья только начала приходить в себя после смерти его брата, и вот очередной удар для них. Милтон в тяжелом состоянии в реанимации, и не факт, что с такими ожогами он выживет. И всё почему?

— Я лишь хотела проверить наводку. Я бы справилась одна…

— Она бы справилась одна, — фыркнув, передразнивает Томпсон. — Ты действовала не по протоколу, Картер, и из-за этого мы потеряли двух хороших агентов. Кстати, тебя на месте не обнаружили. Где ты была?

— Задержалась в дороге, и когда приехала… всё уже случилось, — Пегги поджимает губы, стараясь не заплакать. Томпсон совершенно прав. Яук и Милтон пострадали из-за нее. И может пострадать Джеймс… поэтому она ни слова о нем не скажет сейчас, как не упомянула о встрече с Барнсом в своем отчете. — Я сразу же отправилась обратно.

— И ты еще удивляешься и возмущаешься, что тебе не доверяют серьезную работу? Ступай домой, Мардж. Возьмешь отпуск на ближайшие две недели. Чтоб я не видел тебя в офисе до конца месяца. Всё ясно?

Женщина утвердительно кивает и возвращается на свое рабочее место, чтобы забрать пальто и сумочку. Несмотря на всю плачевность сложившейся ситуации, плюс всё же есть — из-за вынужденного отстранения от дел у нее будет предостаточно времени, чтобы завершить собственное расследование.

* * *

Когда Пегги, облачившись в длинный шелковый халат, выходит из ванной и бесшумно направляется в гостиную, там, расположившись на диване, ее встречает совсем не неожиданный гость.

После бессонной ночи, проведенной на дежурстве, стоило бы по прибытии домой тотчас же завалиться спать. Но Картер была слишком взволнована, чтобы спокойно уснуть. Замеченный ею на противоположной стороне улицы блик от снайперской винтовки и то, что выстрел из оной до сих пор не произошел, навевал лишь на одну мысль: тот, кто наблюдал за ее домом, не желал ее убить. Редкий случай, однако, и посему круг подозреваемых быстро сузился до одного человека. Того, который ожидал ее в гостиной.

Проводив соседку и по совместительству лучшую подругу на новое прослушивание и пожелав той удачи, Маргарет быстро написала единственное слово на чистом листе бумаги, который прикрепила к оконному стеклу: «Входи».

И приглашение было принято.

— Нам о многом нужно поговорить, Джеймс, — обращается к гостю брюнетка, усаживаясь напротив. — Не знаю, с чего и начать. Вы... Ты ведь помнишь меня?

Она с надеждой заглядывает в его глаза, мысленно моля о том, чтобы ответ оказался утвердительным. Если ГИДРА сломала его настолько, что он совсем ничего не помнит о прежней жизни… тогда она может и не достучаться до него. А значит — не сможет и помочь.

Если представлять, что доверие – ничто иное, как дверь, то она может быть широко распахнута, словно зазывая любого проникнуть и познать таинства мироздание, либо слегка приоткрыта – не каждый сможет пролезть через эту щель, придётся потрудиться! Либо же плотно закрыта, не позволяя хотя бы одним глазком посмотреть, что там внутри. Тут даже любопытный взор через замочную скважину мало чем помочь сможет. У Ноэ Локида эта дверь была заперта на несколько замков. Особенно для людей. Ни одному смертному он не доверял, и, правильно делал. Все войны развязывали исключительно люди, предавая своих соратников. Убивали, использовали ради своих целей. Их руки не дрожали, если следовало сделать резкое движение и перекрыть кислород.
Они не боялись, верили, что это единственный способ. Ложь. Смертные пропитаны и обмазаны этим враньём, до такой степени, что в определённый момент сами начинают верить в тот бред, что сочинили некоторое время назад.

Лайя Бёрнелл – очередное тому доказательство. Постоянно крутится вокруг Влада, очаровывая его, затуманивая разум. Для чего? Тут и к гадалке ходить не стоит, всё ясно, как божий день. Пользуется тем, что похожа на его первую и единственную любовь и крутит бедным стариком, как хочет. Возможно, у неё даже созрел план, как лишить богатенького вельможу всего, что он имеет. У Дракулы и замок потрясающий, и огромный капитал, вложения, драгоценные металлы. Такие, как эта девчонка, точно не остановятся. Попробуют прибрать всё к рукам и подсыпать мышьяк в чай своего благоверного. Правда тут её большой сюрприз ждёт.

А Влад? Вот он-то чего уши развесил, улыбается печально, все эти штучки из джентльменского набора... Смотреть тошно. А ведь казалось, что уже возраст такой, когда за милю чувствуешь ложь и корысть. Но нет же, пустил ненормальную компанию в свои владения, чуть ли не лучшие комнаты выделил. Теперь эта свора ходит по замку круглосуточно, всё найти что-то пытаются... Пару раз Локид пугал младшую сестру, да и саму Лайю, надеясь, что они тотчас покинут замок. Но, к сожалению, чуда не происходило. Друг тоже отказывался участвовать в подобных разговорах, не желая слушать предположения Ноэ. Но ведь всё было как на ладони! Почему он не хочет замечать? Эта дурацкая влюбленность... Чувство, делающее слабым любого. Отвратительно. Пожалуй, лучше бы его не было никогда.

Конечно, если Владом снова завладеет Тьма, будет забавно понаблюдать за тем, как сверкают пятки Бёрнелл и её друзей. Колдуну порой не по себе, чего уж тут возьмёшь с простых людей? Но мужчина не хотел такой участи для своего проверенным веками друга. Уж лучше он сам выведет эту нищую художницу на чистую воду. И когда Дракула, наконец, услышит, что она чувствует к нему на самом деле... Да, будет сложно первый месяц, ну или год. Но потом он наконец будет больше слушать Локида, а не всяких незнакомых барышень.

Увы, для изготовления сыворотки правды, не будет достаточно дня. Это зелье настаивается и должен минуть не один год, дабы оно действовало. Поэтому, пришлось немного поднапрячься, чтобы придумать, как сделать так, чтобы Лайя выдала всё как на духу, без использования магии.
Алкоголь способен развязывать языки, люди, вкусившие его, способны выдать десятки тайн. Небольшая прогулка по замку, ненавязчивый разговор... А затем незатейливая дегустация вин, самых лучших вид из погреба самого Влада Дракулы. Всё равно он не пьёт, добро зря пропадает. А сегодня ночью ещё и пользу великую принесёт.

Отчего-то Ноэ был уверен в том, что девушка не спит в столь поздний час поэтому он не стал долго мяться на пороге, а сразу же, требовательно постучал по дверному полотну. Его губы застыли в усмешке, а глаза блестели недобрым огоньком. Вряд ли Лайя захочет отправиться прогуляться с таким кавалером. Но у неё нет выбора.

–Чудесная ночь, неправда ли? – наглым тоном протянул колдун. – Видимо из-за того, что звёзды светят так ярко, милая Лайя не может уснуть? Какая жалость.
Мужчина не стеснялся показать своё отношение художнице. Он же не обманщик. Пусть лучше завоюет доверие, если, конечно, у неё получится.

– Как насчёт небольшой прогулки перед сном? Не беспокойся, замок покидать мы не будем. Я просто, покажу тебе одну любопытную комнату.